В начале семидесятых годов я работал на строительстве железной дороги Гурьев — Астрахань и жил на станции Ганюшкино. Зимой в выходной день я брал ружье, удочку для подледного лова и шел на речку Шароновку, до которой было километров пять-шесть напрямую.
В тот день клевало бойко. Вскоре на голую блесенку натаскал крупных яркоперых, как весенние петухи, окуней на жареху. Мормышкой с тестом надергал разной мелочи для ухи. На окуневую блесну позарилась приличная щучка, да не одна, с подружкой. У береговых камышей нечаянно подцепил и вытащил большущего спящего рака.
Дул морозный ветер, и я старался стоять спиной к нему, опустив клапана шапки и подняв воротник полушубка. Пойманную рыбу откидывал, не глядя, назад, за спину, подальше от лунок: куда ей было деться при здешнем безлюдье? Было слышно, как она недолго шлепала мокрым телом по льду и засыпала на морозе. Оглянулся я случайно и онемел от увиденного: стая ворон подобрала всю мою рыбу, а за последнюю щуку шло настоящее сражение.
Седая, округлая в своем зимнем оперении ворона, наверное мать семейства, отбивалась от четырех своих выкормышей. Она стояла враскорячку над рыбиной, а рослые, поджарые «малыши» с разных сторон старались оторвать от щуки хоть частичку. Шестая ворона, видимо папаша, расхаживала вокруг дерущихся, как судья на кулачном поединке, и то азартно подпрыгивала, то одобрительно вскаркивала, когда один из бойцов наносил ловкий удар противнику.
Старая ворона считала щучку своей по простой причине: мясо ее мягко и нежно, кости редки и тонки, как раз по ее стертым зубам и испорченному дурной пищей желудку. Она наивно полагала: дети выросли и в состоянии есть более грубую пищу, а эту, из уважения и по справедливости, должны уступить ей, родной матери.
Воронята же, воспитанные в духе «отними скорей у того, кто тебя слабее», рассуждали иначе: «Старой карге не привыкать глотать падаль и объедки — перебьется и сейчас!» Потому вели себя нагло, нападали смело.
Но молодежь была хоть пером черна, да умом зелена — не имела опыта борьбы за существование. Умудренная ворона билась стойко и умело. Один нахал уже хромал, у другого был вырван целый пук перьев... Третий из нападавших качался, будто пьяный, и крутил головой, после того как мамаша долбанула его тяжелым, как стальное зубило, клювом. И лишь четвертый, самый любимый сынок, которому родители совали в рот лучший кусок, не поддавался родительнице. Он отпрыгивал, уклонялся от ударов ее грозного оружия, но успевал отщипнуть очередной кусочек. Рыбина хоть и находилась под старой вороной, но объемом становилась все меньше и меньше. Из нее, как иголки из ежа, уже торчали голые кости.
Вконец рассерженная мамаша бросилась на бессовестного сына, а папаша тем временем схватил остатки щуки и был таков. Одураченные родственники с криками погнались за ним.
В стороне от этой драчливой компании еще один вороненок со смаком выклевывал внутренности рака. И все это творилось у меня на глазах...
— Ах вы нахалы! — вскричал я, снимая ружье с плеча и скидывая рукавицы.— Вот я вас!
Вороны отлетели, расселись на дальней раките и принялись чистить клювы. Они отлично знали, что на таком расстоянии я им ничего не сделаю.
— Ну, погодите... — пригрозил я. Держа ружье в правой руке наготове, левой продолжил рыбачить, поглядывая на ворон. Только те и не думали подлетать, опасаясь моего нового вида.
Тем временем к моей лунке подошла стайка окуней. Я едва успевал снимать их с крючка. Работать одной рукой было неудобно. Я опять закинул ружье за спину, а про ворон забыл. Они же за моей спиной бесшумно пикировали на лед, быстро хватали рыбу и поспешно удирали. Действовали воры четко, дружно и организованно. Я выпалил разок в их сторону, да что толку? Посмеявшись над собственной неопытностью, я собрал остатки улова и отправился искать зайцев. С ними у меня отношения были проще: нашел, увидел, подстрелил. Вороны каркнули мне на прощание, будто благодарили за вкусный завтрак, и слетели на лед проверить, не осталось ли после меня чего полезного.
Вячеслав ЧИРКИН.